Когда они наконец-то оторвались друг от друга, Фрэнсис отступила на шаг и невозмутимо сказала:
— Теперь ты раскаиваешься, так ведь? В порыве раздражения ты решил наказать меня, а когда передумал, то было уже поздно. У тебя не было ни квартиры, ни работы, ни меня.
Ричард отвернулся, оперся о верхнюю полку и положил голову на руки.
— Именно это произошло, не так ли? Ты думал, что помаринуешь меня немного в Вади или в Каире — где бы я ни была. Ты думал, что это меня образумит, но обстоятельства встали у тебя на пути, и ты не смог выловить меня из маринада, когда захотел. Африка — слишком большой котел для такой кухни, Ричард.
Ее слова звучали как приговор — четко и ясно. И я испустила долгий вздох облегчения. Все кончено. Вышло наружу наконец. Часть его рассказа — правда, зато другая часть — выдумка. И пусть он немного приврал, обвинить его можно было только в безрассудном поступке, который, сколько ни сожалей, уже невозможно исправить: расстояния слишком велики, а у Фрэн — ни дома, ни знакомых… Даже телефона и то нет.
Фрэнсис села.
— А признаться в этом ты не хочешь по очень простой причине: тебе трудно сознавать, что ты сам отказался от всего, что у тебя было.
Я так и думала (слава тебе, господи), я так и думала. Разочарование оттого, что я добралась до Инсбрука и не докопалась до сути, было бы невыносимым, а теперь мне хотелось разоблачить себя, как делает детектив, который прячется за занавеской, а потом выходит на свет, как только прозвучит наконец признание. «Итак, — сказала бы я, — почему же вы не рассказали все это раньше, тогда мы все могли бы хорошенько выспаться». Но я лишь вытянула ноги и ждала продолжения. И все-таки — какая необыкновенная ночь!
Ричард выпрямился во весь рост.
— У меня украли рюкзак, Фрэнсис. Я ждал тебя в Хартуме и искал в Каире. Чего еще ты хочешь от меня?
Я опять подогнула ноги. Мимо пронесся встречный поезд.
Он подошел к двери и встал спиной к нам. Фрэнсис подвинулась на полке — поближе к нему, и ко мне тоже. Слишком близко — как-то некомфортно…
Она вздохнула и сказала:
— Мне и в голову не приходило, что наша встреча ничего не решит.
Колеса скрипели и крутились под нами, успокаивая монотонностью, и без устали делали свое дело. Я ощущала смертельную усталость и мечтала, что какая-нибудь сторонняя помеха — голоса в сосед нем купе, кто-то прошел по коридору — напомнит мне, что я здесь не одна, а еду в поезде длиной полмили с двумя бывшими любовниками, каждый из которых твердо стоит на своем и вдобавок врет как по писаному. Но как назло все кругом словно вымерли, как будто поезд везет только эту парочку и будет двигаться вперед до тех пор, пока они не придут к какому-нибудь решению и не успокоятся наконец. Поезд был их союзником, а не моим. Я была незваным гостем, и чем больше я уставала, тем больше меня возмущало их поведение и ужасное совпадение, которое позволило им встретиться в моем купе.
Ричард повернулся и сел на корточки спиной ко мне, глядя вдоль по коридору.
— Я все делал неправильно, — сказал он. — Теперь я понимаю. Я плохо с тобой обращался. Твоя жажда приключений… Я не мог с этим смириться. — Он горько усмехнулся. — Знаешь, а ведь я ревновал, соперничал с твоей страстью к путешествиям. Поддаться ей было все равно что согласиться жить с тобой и с еще одним любовником. Из нас двоих я более прочно стоял на ногах, а он витал в облаках, но ему ты благоволила, и ему было что тебе предложить, поэтому мне пришлось опустить тебя на землю. Я должен был привязать тебя к ноге, прежде чем ты исчезнешь в стратосфере. Меня пугало, что я не смогу сделать этого, Фрэн, и поэтому совершал достаточно много глупостей, но бросать тебя я не собирался.
— И что же тогда произошло? Что стало с нами?
— Все дело в тебе. Ты такая мастерица убегать. Всегда можешь упорхнуть, как только тебе надоест сидеть на одном месте, и с каждым разом все дальше.
— Только к тебе я хотела упорхнуть! А все остальное лишь… ох, даже не знаю. Я вынуждена была переезжать с места на место. Меня будто кто подгонял, подстегивал. Ты постоянно об этом твердишь, и ты абсолютно прав. Прав, как никогда. Впоследствии я часто думала о том, что ты видел меня насквозь лучше, чем кто бы то ни было, а теперь ты говоришь обратное.
— Я был не прав. Я был высокомерным эгоистом и пытался уничтожить самое лучшее в тебе. Но я не знал, с чем имею дело. Это была страсть. Tы взращивала ее и упивалась ею, и ты была обречена на нее. Именно это в тебе меня притягивало и удерживало рядом с тобой, и все же, из-за своей ограниченности, я пытался лишить тебя всего этого. Не мудрено, что в итоге я тебя потерял.
Фрэнсис положила руку на его колено.
— Я отказывалась понять тебя, — сказала она.
— Тебе не понять меня. Ты другая. Нас захватывал сам процесс перетягивания каната.
— Только я тянула слишком сильно.
— И канат лопнул.
Он взял ее за руку, продев пальцы сквозь пальцы.
— Прости меня, Фрэн.
— Не надо просить прощения. Если бы мы не расстались, я бы никогда не нашла дорогу домой.
Он покачал головой:
— И ты думаешь, я поверю, что ты просидела все четыре года в Дублине? Ради чего тогда ты так сражалась?
— Я проиграла войну, Ричард, задолго до Абу-Хамеда.
— Но ты продолжала махать кулаками. И задевала меня при этом.
— Знаю, мне очень жаль, что так получилось, — сказала она более мягким тоном. — Но это вошло в привычку.
— Ага, и попутно ты дала мне пинка, и я улетел из Нубийской пустыни!
— И даже минералку забыл захватить.